Информационный портал
для профессионалов кинобизнеса
Реклама
18 ноября 2008 15:38

Алексей Герман младший: «Я ни с кем не полемизирую»

Алексей Герман младший: «Я ни с кем не полемизирую»

Интервью с Алексеем Германом младшим продолжает цикл концептуальных интервью с молодыми кинематографистами России. Кинорежиссер, третий фильм которого – «Бумажный солдат» – 13 ноября вышел в российский прокат – встретился с нашим корреспондентом и ответил на вопросы как о своем новом фильме, так и о творческом пути и психологическом ощущении профессии.

Корреспондент:
Вот уже пятнадцать лет уничтожают советскую действительность. Сносят и ее эстетику, и все, что с ней связано. Заявляют, что абсолютно все было плохо. Ваш фильм показывает другую сторону. Является ли он реабилитацией советской реальности?

Алексей Герман младший:
Нет. Здесь важный вопрос, очевидно да, что реальность, - она разная. Мы понимаем, что тогда, как и сейчас, понамешано много плохого и много хорошего. Сейчас, с одной стороны, больше ресторанов, с другой, - меньше идеалов. Термин реабилитации я для себя никогда внутренне не ставил. Я никогда не хотел сказать, что там было либо плохо, либо хорошо. Мне кажется, очевидно, что советская реальность была разной. Потому что, так или иначе, было начало шестидесятых годов – время, когда люди верили. Было время, когда, во-первых, казалось, что стоит сделать несколько шагов, и все получится. Получится преодолеть сталинское прошлое. Когда мы читаем первые книжки Стругацких, то это нам кажется наивным, но для поколения людей, которые после сталинской эпохи начали вдруг жить какой-то другой жизнью, это наивным не было. И то, что можно построить какую-то принципиально новую жизнь, тоже наивным не казалось. Наивным это кажется сейчас, хотя это ошибка, на мой взгляд. Я просто пытался сказать, когда сейчас говоришь фразу, что люди живут не только ради денег, карьерного роста, а ради чего-то еще, и все так скептически начинают улыбаться, – это неправильно. Поэтому я говорю о том, что идеалы шестидесятых, как таковые, не являются наивностью, а являются крайне важной, одной из корневых вещей, которые существуют. При этом мы понимаем, что советское время было разным, потому что была Москва, где на чистых улицах строили хрущевки, которые мы прекрасно представляем по фильмам Хуциева. И тем не менее провинция жила бедно, Москва на самом деле жила бедно. Бараки были, коммуналки и так далее. Поэтому я ничего не реабилитирую и ничего не закапываю. Я просто, собственно говоря, хотел сказать, что был какой-то там внизу, дух времени, и иронизировать над ним не надо.

Корреспондент:
А почему же фильм получился более мрачным, чем фильмы шестидесятых, чем, скажем, картины Хуциева или «Девять дней одного года» Ромма? Ведь романтическое ощущение жизни было свойственно людям той эпохи.

Алексей Герман младший:
Оно было разным. Ну, согласитесь, что фильмы Марлена Мартыновича Хуциева про устроенную жизнь. Про людей, которые живут в квартирах, не живут в коммуналках практически. Гуляют по благоустроенным районам. В этом, очевидно, есть дух времени, с одной стороны. С другой же стороны, мы представляем и не представляем ту реальность по этим фильмам. В нашем сознании реальность трансформируется, она становится более причесанной. Ведь правда, что за пределами Садового кольца и в пределах Садового кольца люди жили по-разному. Поэтому я и пытался сказать, что была другая грань жизни. Чем закончилась эпоха? Был великий полет. Была великая победа. В фильме нет реальных героев, но тем не менее. Многие члены отряда космонавтов закончили свою жизнь плохо. И сейчас мы, прожив меньше пятидесяти лет, эту ракету разбираем на ВДНХ и пытаемся это условно сдать на металлолом. Закончилось все! К восьмидесятым годам понятие подвиг было абсолютно дезавуировано. Мы примерно с вами одного возраста и помним, что еще в советской школе подвигом в какой-то момент стало все. Подвигом стало ходить учиться на пятерки, не выкидывать хлеб в столовой. Подвигом стали трудовые будни. По идее, подвиг и будни – понятия несовместимые. На самом деле что произошло – страна, которая, в общем, уже к середине семидесятых годов была идеологическим банкротом. Пыталась все время экспортировать то, что произошло в шестидесятых годах. Потому что, по большому счету, не так было много, за что держаться. Собственно говоря, об этом и фильм. Фильм не о том, что было ужасное время или прекрасное время. Фильм о том, что время было разное, и люди были разные. Фильм о том, что все это было утрачено. Все это превратилось в убирание исторической ракеты и так далее. Так бы в другой стране не было, а у нас есть! Поэтому это про великую эпоху, в которой не был сделан следующий шаг.

Корреспондент:
В Вашем фильме герои уезжают, приезжают, заводят связи на стороне. Общаются с космонавтами, простыми ребятами. По большому счету, они москвичи и интеллигенты, обеспеченные люди, у них даже машины есть. Так все-таки, Ваш фильм о московской интеллигенции?

Алексей Герман младший:
Они люди образованного сословия. Да. Это специально было сделано, потому что бытово они обеспеченные люди, тем не менее, эта их обеспеченность на материальном уровне на самом деле не дает никаких ответов и не заставляет их прекращать задавать вопросы. Это раз. Потом все-таки я пытался. Понимаете, так или иначе, я из благополучной семьи. Я, как там, понимаю, как в других местах, - не очень понимаю. Я пытался снимать под то, что либо чувствовал, либо слышал, видел в более поздний период. Материальное благосостояние не снимает ответственности. Мне так кажется.

Корреспондент:
Я понял Вашу позицию. Всегда, когда я смотрю фильмы, особенно о нашей стране, о живой истории, неизбежно ассоциативно захватывают личные воспоминания, которые есть в семье. А когда про оттепель говорят, ощущение какое-то более светлое. Было по-доброму все. Вы так не считаете?

Алексей Герман младший:
Да, было по-доброму. Согласитесь, что кино заканчивается до того. Ликований тогда еще не было никаких. Никаких проездов по Ленинскому проспекту на машине. Проблема в том, что мы с разных сторон смотрим на предмет. Мы говорим о принципиально разных вещах. Вы говорите о том, чем этот полет в минуту некого перелома стал для всей страны. Я же в принципе не говорю о том, что случилось 12 апреля.

Корреспондент:
Нет, нет, я имел в виду, что были не только полеты. Был огромный конкурс на физиков в институты, и это началось немного раньше. Это был единый процесс и, может, самый верхний пик – полет в космос, но, тем не менее, эта техническая революция, она ощущалась всеми. Она создавала позитивное ощущение жизни. Во всяком случае, так было в фильмах Ромма, Хуциева. Вы полемизируете с ними?

Алексей Герман младший:
Я ни с кем не полемизирую. Я не считаю, что в кино и вообще в искусстве первично полемизировать. Я просто хочу сказать, что к тому времени уже здесь, недалеко, на площади Маяковского поэты собирались, их разгоняли. В каком году был Карибский кризис? В шестьдесят втором. Да, вскоре Карибский кризис должен был начинаться. Я как автор хочу просто сказать – были люди, которые пытались найти выход. Понимаете, что значит светлое ощущение?! Они, что не видели, что страна живет по-разному? Видели. Они не знали? Они что, были глупее нас? Не были они глупее нас! Они что, не хотели сделать какой-то следующий шаг? Хотели сделать. Понимаете, мы сейчас спорим на уровне «светлое ощущение» и «несветлое». Вот я могу вам сказать, что там было безусловно очень светлое ощущение. Просто это очень сложно аргументировать, вот вы считаете, что там было светло или несветло. Да по-разному там было. Я не пытаюсь обобщить и сказать, что там было плохо или хорошо. Я просто снимал кино про людей, которые органически были связаны со своей страной и которые об этом думают. У меня не было никакой идеологической задачи сделать pro или contra. Потому что, согласитесь, был такой не самый дурной писатель Астафьев, который говорил, что война была разная. Так и шестидесятые годы были разные, так в моем фильме все эти разговоры, которые ведут герои, которые многим кажутся наивными. Мне они наивными не кажутся. Наоборот, мне кажется, что люди могут так разговаривать и так люди разговаривают. Потому что для них это важно, и свет в фильме, если его искать, про то, что люди действительно могли говорить там о Чехове или о каких-то там вещах, построить жизнь, где искусство и наука не продается, и могли в это верить. В этом есть свет для меня.

Корреспондент:
Вы относитесь к немногим режиссерам, которые ответственно подходят к созданию среды и контекста времени. А большинство режиссеров просто ограничивается костюмами и декорациями, и на этом заканчивают. Расскажите об этой стороне?

Алексей Герман младший:
Мы старались внимательно относиться ко всему. Занимались цветом, подбирали цвет костюмов. Ткань, фактуру. Делали много эскизов. Мне кажется, это нормально. Старались не допустить в фильме ничего случайного. Все, что мы могли построить, сделать, сконструировать, мы сделали и сконструировали. Уже на этапе предпродакшн. В этом плане нас очень поддерживал канал Россия, который понимал, что все должно быть сделано хорошо. Поэтому все, что вы видите, построено, включая дачу, - все.

Корреспондент:
Фильмы ведь тогда немного по-другому снимали. Мне кажется, Вы отсылаете к фильмам шестидесятых, по крайней мере, по манере построения диалога. Так ли это?

Алексей Герман младший:
Да, по цвету, по мизансцене. Пытались приближаться, мы пытались делать, чтобы не было ощущения, знаете, как смотришь такие сериалы, когда кажется, что все не по-настоящему. Очевидно, мы старательно, очень старательно подходили к каждому этапу.

Корреспондент:
Скажите, пожалуйста, Вы сняли уже три фильма: «Последний поезд», «Гарпастум», «Бумажный солдат», - и все фильмы не о главных героях, а о маленьких людях на фоне большого исторического события. То есть там революция или война, полет в космос. Это Ваш принцип?

Алексей Герман младший:
Не знаю, так получается. Для «Гарпастума» вообще не я сценарий придумал. Я был вторым режиссером на проекте. Другое дело, что я поменял актерский состав. Мы поправили сценарий, перенесли съемки в Питер, и там начали все заново снимать. Это уже вопрос второй, но, например, на «Гарпастуме» не я автор первоначальной идеи.

Корреспондент:
А на «Последнем поезде»?

Алексей Герман младший:
Я. Но просто не знаю, я никогда не возводил это ни в какой принцип. Может, это происходит неосознанно. В этом нету сформулированной задачи. Просто я думаю, про маршалов и генералов уже наснимали достаточно, про героев революции тоже наснимали достаточно, а про какую-то бытовую жизнь, - нет. Я никогда не считал себя героем первого плана, никогда не чувствовал, условно говоря, себя человеком, который определяет. Я всегда себя чувствовал человеком, который так или иначе существует в потоке времени. И, наверно, я перекладываю какие-то свои внутренние вещи, если так разбирать.

Корреспондент:
Вы всегда особенно подходите к звуку. У Вас практически отсутствует музыка – это осознанный прием?

Алексей Герман младший:
Да. Все, мне кажется, зависит от ритмического строения. Допустим, в первой картине музыки было больше. В этой картине просто сообразно тому, как она ритмически выстроена, музыке места не находилось, а выстраивать какую-то такую «титаникообразную» музыку я не хотел. В принципе мудрые люди довольно давно сформулировали, что музыка – это всегда подпорка – если что-нибудь не получается, можно поставить какую-нибудь красивую музыку, и все будет хорошо. Я такой необходимости для этого кино не чувствовал. Вопрос использования музыки – это вопрос гораздо сложнее, нежели просто «давай поставим в эту сцену музыку и посмотрим». Это уже должно быть заложено в основе литературного сценария, чего в этой работе не было. Каждой истории – свой метод повествования. Здесь музыка не могла существовать в избыточном количестве. Композиционно, ритмически, мизансценически. Она бы давала более повествовательное ощущение, чем нужно, направляющее зрителя в определенное русло восприятия. Тут кто-то себя находит, кто-то коммуницирует, кто-то не коммуницирует с кино, кто-то дискутирует. Это кино, с которым ты должен, по моей сверхзадаче, продолжать разговаривать. Помимо того, что я старался делать его эмоциональным, тем не менее, помимо этого, ты должен находиться с ним в отношении – это твой собеседник. Понимаете, когда вы разговариваете – вы вместо спора не ставите граммофон и не заводите пластинку.

Корреспондент:
Но это, как я понимаю, не теоретически?

Алексей Герман младший:
Почему не теоретически?

Корреспондент:
Практически. То есть, если будет следующий фильм, и там Вы пропишете в сценарии музыку…

Алексей Герман младший:
Почему нет? Каждому свое. Это как бы способ выстраивания киноязыка, так или иначе. Музыка – одна из основных его частей. Рассказывать можно по-разному. Писать можно короткими предложениями, можно длинными, можно комбинировать. Я вообще считаю, что в кино законов нет в последнее время. Кроме того, что актеры должны хорошо играть, все должно быть хорошо снято, также, наверно, должна быть эмоциональность. Других законов нет. Можно так снимать, можно иначе. Вопрос сохранения органики. Вопрос попыток найти внутреннее гармоническое единство. Все остальное… Кто-то говорит, что надо снимать так, кто-то сяк. Ну, нет законов, на самом деле, - нет. Есть какие-то корневые вещи: есть черно-белое кино и цветное кино – это разные искусства. Они в разной степени сопряжены с действительностью, с восприятием действительности, с ощущением правды, фальши и так далее. Это как бы корневые вещи – все остальное может варьироваться. Это много кто понял. Самый яркий пример Феллини, который по-разному снимал разное кино: «8 с половиной» - одна картина, «Амаркорд» - другая картина, «Сладкая жизнь» - третья картина. Можно снимать трясущейся камерой, можно не снимать трясущейся камерой. Я очень скептически отношусь к этому киноонанизму, когда появляются люди и говорят – я буду обязательно снимать такой полудокументальной камерой. Значит, смотришь, это на правду не похоже, но под нее маскируется. Поэтому нет законов.

Корреспондент:
То есть это не догма, не сознательное ограничение по средствам выразительности?

Алексей Герман младший:
Нет этого. Если раньше я думал, что это так – это не так. Средства выразительности – это техника. Дальше можно такое кино снимать, другое… Вопрос в том, чтобы это чем-то стыдным не становилось. Можно зафигачить семиминутный кадр с музыкой. Можно, только очень сложно сделать, чтобы это не было выпендрежем. Также как, когда вы пишете, что там есть эстетика уродства и эстетика прекрасного – это неправильно. На мой взгляд, это не в порядке возмущения, а в порядке спора. Как можно воспринимать условно Босха или Брейгеля? Имеет это отношение к уродству – нет. Это имеет отношение к восприятию мира.

Корреспондент:
Это религиозные сюжеты, которые задают…

Алексей Герман младший:
Босх, Брейгель не важно. Это восприятие того, как я вижу окружающий мир. Скорее, это не мировоззрение, а миросозерцание. Поэтому понимаете, не существует позитивного, не существует негативного. Жизнь, на мой взгляд, она существует в разных своих проявлениях. Поэтому я считаю, что следующий этап развития киноязыка – это вопрос комбинации разных стилистических школ. Я сегодня смотрел сериал «Сверхъестественное» по интернету. Там была одна серия, и она снималась трясущейся камерой, ничем не хуже, чем среднеевропейский артхаус. А это – фантастический американский сериал. Просто там режиссер профессиональный.

Корреспондент:
В одном из предыдущих интервью Вы говорили, что не любите, когда Ваш фильм пишут как ретро-драму. И этот фильм в большой степени не только о них, но и о нас. Объясните, что Вы имели в виду?

Алексей Герман младший:
Ну, проблематика осталась та же. Вопросы, которые задавались сто лет назад, пятьдесят лет назад и сейчас, они примерно одни и те же. Глубинные вопросы. И ответов никто не дал. И, за исключением изменившегося времени, многое остается по степени важности таким же. Ретро-драма – это кино, которое говорит о том, чего уже никогда не будет, почти нет параллелей с сегодняшним днем. А я пытаюсь найти ответ, но не могу найти ответ, я пытаюсь задавать вопрос. На ту же проблематику, которую лучше знаю сегодня.

Корреспондент:
То есть, как я понимаю, это картина о русской интеллигенции?

Алексей Герман младший:
Она вообще о причинах. Как мы живем, как мы будем жить, почему мы живем. Откуда мы. Это важно. Мне кажется, это всегда для нас важно. В силу того, что это страна, в которой никакой идеологии никогда не было. Не было никакой идеологии. Мы все время ищем, но не находим ответов. Потому что сказал Гоголь всем известную фразу – не будь это банальность и глупость. Куда ты несешься? Вот куда ты несешься? Дает ответ – не дает ответ. Я вот не знаю, что будет через два года. Вы не знаете. Никто не знает. Это ни плохо, ни хорошо – мы так устроены. Мы так живем. Штаты устроены иначе – будет Обама, потом после Обамы будет еще кто-то, после кого-то будет еще кто-то. Примерно все будет так же. Будет более имперская идеология, более агрессивная мессианская идеология, менее. Будет изоляционизм, маккартизм или нет, наоборот, что угодно. Но примерно основа, на которой выстроено общество, она все равно не поколеблется. Потому что уже ответы все найдены. Мы не говорим правильные или неправильные, мы говорим, что они есть, а у нас нет ответов.

Корреспондент:
Но там же есть Майкл Мур, есть люди, похожие на наших интеллигентов.

Алексей Герман младший:
Степень вызовов другая.

Корреспондент:
Скажите, а как фильм принимали в Европе?

Алексей Герман младший:
Итальянская пресса хорошая, английская. Вообще принимали хорошо.

Корреспондент:
Судя по прессе, они какие-то вещи не понимали?

Алексей Герман младший:
Конечно. Фильм устроен как система одежек. Можно там понять первую одежку, они понимают, снимают, вторую они тоже понимают. Четвертую не понимают, пятую не понимают. Но им достаточно трех слоев каких-то. В силу того, что он выстроен так многослойно. Дальше просто вопрос, как вы воспринимаете.

Корреспондент:
А что они не понимают?

Алексей Герман младший:
Ну, они все равно какие-то важные для нас вещи не понимают. Но для себя, американцы, англичане – они про оценку технического прогресса писали. Пускай я это особо в фильм и не закладывал, но они интересно рассуждали. Итальянцы, они более эмоциональны – про любовные отношения.

Корреспондент:
Скажите, а о чем будет Ваш следующий фильм?

Алексей Герман младший:
Понятия не имею. Надо садиться делать.

Реклама