31 ММКФ день второй: метафизика свободы

К 175-летию композитора Иоганнеса Брамса его потомок, сценарист и режиссёр Хельма Зандерс-Брамс сделала весьма симпатичный подарок — романтическую драму «Любимая Клара» (Германия/Венгрия/Франция; «Вокруг света»). Добротная по исполнению, традиционная по киноязыку, картина о любовном треугольнике, сторонами которого были Роберт Шуман, Клара Шуман и Иоганнес Брамс, наполнена такой теплотой, уважением и любовью к героям, такой эмоциональностью и задушевностью, что «великие и неповторимые» воспринимаются чуть ли не нашими современниками. В финале, видя, как Иоганнес Брамс реагирует на исполнение Кларой своего концерта, посвящённого памяти Шумана, можно даже всплакнуть. Кроме того, «Любимая Клара» - это серьёзное размышление о внутренней свободе художника, о даре как «счастливом проклятии» (музыка в буквальном смысле поработила Шумана и довела его до тяжёлого психического расстройства). Брамс в трактовке г-жи Зандерс-Брамс вообще как будто и не в XIX веке жил, он «шестидесятник», эксцентричный «хиппарь», только без рока и марихуаны. «Я буду спать со всеми женщинами, и в каждой из них видеть только тебя», - обращается Брамс к Кларе, понимая, что она никогда больше не будет принадлежать ему.

Между желанием что-то изменить и несвободой в замкнутом кругу повседневности мечется молодая героиня фильма «Безмолвие» (режиссёр Ялкын Тулчиев, Узбекистан; «Перспективы»). Лобар - неплохая актриса, и творческая жизнь её отлажена как часы: съёмки, озвучание, репетиции в театре... Только вот личная, семейная жизнь не задалась: брат, мать, муж перестали воспринимать её как полноценную личность. А это страшно, когда на экране ты выглядишь реальной, а в реальной жизни — виртуальной. Из этого круга выхода нет — ни смерть матери, ни сближение с братом на этой почве не приносят Лобар желанного избавления. Остаётся только кричать или молчать... «Безмолвие» охотно черпает силы в поэтичности и психологизме европейского кино. Будь вместо узбекских актёров, например, французские, практически ничего бы не изменилось. К сожалению, психологическое напряжение не создаётся кинематографическими средствами (за исключением нескольких эффектных операторских пассажей), а больше проговаривается словами. «Безмолвие» обещает больше, чем даёт, а для подзадержавшегося в «перспективных» режиссёра это уже мало позволительно.

«Чудо» Александра Прошкина по сценарию Юрия Арабова (Россия; основной конкурс) в определённом смысле развивает и парадоксально переосмысливает идеи лунгинского «Царя». У Прошкина народ так же иррационально дик и верует иррационально, вопреки давлению Советской власти (действие происходит в знаменательном 1956 году). Советская власть агрессивна, тупа и самонадеянна (политической сатире в «Чуде» уделено очень много места). Церковь находится в исключительно сложном положении и вынуждена идти на унизительные компромиссы с «господами начальниками». Какие уж тут чудеса! А вот поди ж ты — решила дура-молодуха потанцевать с иконой Николая-угодника и окаменела. Прошкин c Арабовым погружают сенсационную историю в густые реалии советского быта настолько глубоко, что зрителю приходит на ум довольно интересная, но спорная мысль: чем больше общество открещивается от Бога, тем реальнее, обыкновеннее становятся божественные проявления, чудеса в общедоступном понимании этого слова. Получается даже, что на советских людей Бог зрел с бОльшим вниманием, чем в другие моменты российской истории. Окаменевшая девушка почти всем, кто её видел, дала свободу по делам их: ушлый газетчик (Константин Хабенский) вспомнил о призвании поэта, а Никита Сергеевич Хрущёв, фантасмагорическим образом появившийся на месте сенсации, утвердился в мыслях о недопустимости возвращения сталинской диктатуры (что не помешало ему возобновить гонения на церковь, как мы знаем). Непонятно только, в каких метафизических далях исчез священник, протагонист этакого «советского Мефистофеля», уполномоченного по делам религии (Сергей Маковецкий).

Недосказанность «Чуда» можно скинуть на притчеобразность рассказанной истории. «Озеро» Филиппа Грандрьё (Франция; «Московская эйфория») вообще не нуждается в мотивировках, поскольку это притча в чистом, абстрактном виде. Не имеет значения простенький, даже банальный сюжет о брате, сестре и её любовнике, разыгранный в холодном горном пейзаже. «Озеро» - это визуальная феерия на тему радости обретений и смирении перед неизбежностью жизненных потерь, в которой от зрителя требуется всего лишь одно — ни о чём не думать, а только смотреть. Тем более что Грандрьё как оператор фильма всё придумал за зрителя. Действительно, изобразительное решение «Озера» близко к гениальному: нервная дрожь сверхчувствительной субъективной камеры периодически сменяется статичной живописностью общих планов, а резкие световые потоки и острые ракурсы — акварельной размытостью, некоторой расфокусированностью кадра. Думается, не случайно мсье Грандрьё положился на российских, или, скажем так, славянских актёров. Славянская душа для него, западного человека, одновременно и открыта, и загадочна, за сдержанностью внешних проявлений скрывается огонь непредсказуемых, а то и неуправляемых эмоций. И наши вполне достойно справились, и даже по-французски говорили совсем неплохо, хотя были, прямо скажем, немногословны. Чрезвычайно простое, тёплое, не смотря на мрак и холод, очень красивое «Озеро» выйдет в ограниченный российский прокат. И это радует. Наконец-то зрители получат удовольствие от «чистого кино», от которого cтали отвыкать!